Большевистская «модернизация» общества – становление системы haqida to’liq ma’lumot oling

Post Views:
15

Для понимания истинных истоков советской политики и инструментария ее осуществления сразу же после 1917 года, важно иметь в виду, что ленинская концепция социализма, да и сам строй мысли большевистских руководителей были проникнуты идеологией воинствующего терроризма. Российские марксисты во главе с Лениным восхищались якобинским террором времен Французской революции 1789 г. часто и заимствовали их терминологию и политические ярлыки, вроде “враг народа”. Этот термин вождь Октября впервые употребил как криминальное обвинение против русского классического либерализма и демократии – против кадетов – буквально на второй день после прихода к власти.

Философия и психология государственного терроризма стала отличительной чертой практики большевизма в последующие после февраля 1917 годы на всем пространстве советского государства. Рельефные формы она приобрела и в Узбекистане. Большевики неустанно призывали рабочих и солдат бороться с открытыми и “замаскированными врагами революции”, преподать “реакционерам кровавый урок”. Показательна в этом отношении редакционная статья, опубликованная в официальном органе большевистских властей – газете “Правда” от 4 августа 1918 г. В ней говорилось: “Рабочие и бедняки! Возьмитесь за оружие, учитесь стрелять… Встаньте против всех, кто против советской власти агитирует. Десять пуль против каждого, кто поднимет руку против нас. Господству капитала можно положить конец, когда перестанут дышать последние капиталисты, помещики, попы и офицеры”.

9 августа 1918 г. Совнарком РСФСР издал декрет за подписью Ленина о “создании особых частей из верных и преданных людей для развертывания беспощадного массового террора против кулаков, духовенства и белогвардейцев. Всех подозрительных заключать в концлагеря”. В те же дни Ленин Губисполкому Пензы рекомендует: “Провести беспощадный массовый террор. Сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Экспедицию (карательную – авт.) пустить в ход”. Большевикам Саратова приказывается: “Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты”.

Такая политика вызвала раскручивание мощного маховика репрессий: повсеместно создавались концентрационные лагеря, активно применялась система заложников, заключения их в тюрьмы и поголовное уничтожение. Уже в первые “революционные” годы в советской России действовало 84 концлагеря, в которые было заключено более 50 тыс. узников.

Политический экстремизм, исходящий от центральной власти, изначально охватил все регионы воздвигаемой “красной империи”. Отчетливый характер он приобрел и в Узбекистане.

Насильственное внедрение советской модели социалистической трансформации национальной культуры происходило в Средней Азии по мере ее советизации. Широкий размах политика государственного терроризма приобрела в Туркестане, находящемся в составе “революционной России”.

Одним из ярких проявлений большевистского экстремизма стало вооруженное свержение в феврале 1918 г. сформированного по воле коренного населения края в ноябре 1917 г. альтернативного советской власти национально-государственного образования – “Туркистон мухторияти”. Тогда многие члены правительства “Туркестанской автономии” без суда и следствия были расстреляны, а многие участники автономии ушли в эмиграцию. Репрессии большевиков, проведенные в Коканде, стали одной из причин формирования антисоветского движения в Туркреспублике. Против повстанцев, как известно, были брошены крупные воинские подразделения регулярной Красной армии.

В тесной связи с организацией вооруженных формирований, активные меры предпринимались по закладке репрессивного аппарата. Так, уже 14 сентября 1918 г. ЦИК Туркестанской республики утвердил положение об организации Чрезвычайной следственной комиссии по борьбе с контрреволюцией (ТуркЦК). В тот же день решением Ташсовета был учрежден Комитет красного террора. Одновременно развернулась энергичная деятельность по созданию иных карательных структур.

Повсеместное распространение получила репрессивная практика, расстрел без суда вызванных в органы ЧК по наговору сомнительных лиц по обвинению в связях с “басмачами”.

Для удержания советской власти большевистское правительство направило в Туркестан дополнительные вооруженные подразделения регулярной красной армии. Их численность к началу 20-х гг. ХХ в. составила около 100 тыс. человек. Командование Туркестанского фронта твердо придерживалось принципа осуществления жестких мер не только в отношении вооруженной оппозиции, но и мирного населения поддерживавшего повстанческое движение. В приказах командующего Туркфронта М.В. Фрунзе недвусмысленно указывалось: “Все входящие в состав басмаческих масс должны расстреливаться как грабители и враги народа и подлежат расстрелу на месте. Все лица, а также целые общества, уличенные в сношениях или помощи басмачам, будут подвергаться самым суровым карам по закону военного времени”.

Подтверждением этих мер к примеру, был случай, когда красноармейские части, захватив в ноябре 1918 г. селение Сузак, красноармейские части учинили в нем погром, в результате которого кишлак фактически перестал существовать: на месте его, по свидетельству очевидцев, осталась “груда развалин, пепелища и трупы полуобгорелых людей”. Оставшиеся в живых жители кишлака, побросав свои жилища, укрылись на кладбище, спасаясь от расправы со стороны красноармейцев. И подобные факты наблюдались повсеместно. Так, наряду с Сузаком были стерты с лица земли селения Бозор Курган, Коканкишлак и многие другие. Согласно архивными документам тех лет, только в Ферганской долине “было убито несколько сот тысяч местных жителей”. В целом же общие потери туркестанцев убитыми, взятыми в плен и тяжело ранеными составили в крае более 700 тыс. человек.

Насильственное насаждение советской власти сопровождалось в Туркестане с созданием политических и идеологических структур. Они были направлены, прежде всего, на вытеснение несовместимого с коммунистической идеологией религиозного мировоззрения. Уже в 20-х годах развернулись масштабные религиозные гонения, выразившиеся в мерах по ликвидации вакфов, в закрытии конфессиональных школ, в запрещении судов казиев, в преследовании священнослужителей.

Наряду с этим, нетерпимость и логика конфронтационного мышления большевиков обусловили их стремление изгнать с общественной арены все “непролетарские” социальные группы и слои, а из политической жизни первоначально “буржуазные” и “националистические” партии, затем и своих союзников по правящему социалистическому блоку. Так, в Туркестане в течение 1918 г. были запрещены “Шурои Исломия”, “Уламо”, “Алаш”, “Туркистон миллий бирлиги”, затем сошли с исторической арены организации правых и левых эсеров, меньшевиков и др.

Репрессии коснулись, прямым образом и в первую очередь, творческой интеллигенции, которая стремясь сохранить самобытную национальную культуру, через свое творчество открыто выступало с критикой реформ советской власти. Так, один из главных ударов был обрушен на литературно-лингвистическое объединение “Чагатай гурунги”, созданного в 1919 г. при Наркомпросе Туркреспублики. Члены этой организации проводили большую работу по сбору устного народного творчества, подготовке реформы алфавита. Они выступали за очищение тюркских языков от засилья иностранных слов, в том числе русских. И на этом основании были обвинены в пантюркизме.

Вокруг “Чагатай гурунги” объединились в основном те писатели и поэты, которые настороженно относились к советской власти и деятельности большевистской партии, критиковали антинациональную направленность предпринимаемых социально-политических и культурных акций. В их числе А.Фитрат, А. Чулпан и др. В официальных идеологических публикациях того времени подчеркивалось, что в стихах этих поэтов нашли отражение основные черты всей “националистической поэзии”, отражающей интересы и идеологию “эксплуататорских классов”. Они были первоначально подвергнуты суровой критике в печати, а в последующем – в середине 30-х гг. репрессированы.

Одновременно началась первая волна репрессий ответственных партийных и советских работников из числа коренного населения, которые пытались отстоять национальные интересы народов края, наполнить конституционно провозглашенные суверенные права Туркреспублики реальным содержанием. В этот круг входили в начале 20-х гг. Ю. Алиев, К.С. Атабаев, Х. Ибрагимов, Т. Рыскулов, А. Рахимбаев, Н. Тюракулов, Н. Ходжаев и др. На оппозиционеров стал навешиваться политический ярлык “национал-уклонистов”, они обвинялись в “буржуазном национализме”.

Однако в отличие от последующего, “сталинского времени”, репрессивные возможности центра были тогда все же ограниченны. Позиции советской власти в Туркестане оставались еще достаточно слабыми. Несмотря на все предпринимаемые усилия в социальных слоях местного общества сохранялось острое неприятие большевистского режима. Коренных туркестанцев консолидировала национальная, а не социалистическая идея. В своей подавляющей массе они противились закладке социалистических структур и не поддерживали советские органы. Обширная часть территории края находилась в зоне контроля повстанцев. Летом 1920 г. И. Любимов, председатель СНК ТАССР, писал в центр – “в крае не было настоящего советского строительства…”, “зачатки советских органов существуют только в городах, в лучшем случае, распространяя свою деятельность и на уезды”. По его свидетельству, “…в каких-нибудь 18-ти верстах от Ташкента не знают существует ли советская власть”.

Таким образом, политика всеохватного идеологического натиска, ее смыкание с акциями нарастающих политических репрессий наложили серьезный негативный отпечаток на жизнь народа, вызвав глубокие изменения во всех сферах жизни в Узбекистане.

Замира ИШАНХОДЖАЕВА
д.и.н., проф., НУ Уз им. Мирзо Улугбека

“Ўзбек миллий давлатчилиги тарихида Туркистон Мухториятининг ўрни ва роли” мавзуидаги Республика илмий-амалий анжумани материаллари,
2017 йил 12 октябрь